Дом Рубенса – ателье

Но главное, конечно, это ателье Рубенса. Оно захватывает почитателей не подлинностью, но возможностью воочию представить себе обстановку, в которой созидались рубенсовские картины. Ведь они именно «созидались», «сотворялись», нечто неистовое, подобное силам природы, чудится у истоков этих гигантских, вдохновенных полотен: кипение фантазии, неустанное напряжение. За полотнами, подписанными именем Рубенса, часто стоял не только его труд, но и труд его учеников. Мастер не делал из этого секрета, он работал как учитель среди достойных его подмастерьев, они заражались его замыслами и, многое отдавая ему, еще больше от него брали. Нет, он не зарабатывал славу чужими руками, он научил их — ван Дейка, Снейдерса, Иорданса — зарабатывать свою собственную славу.

Вот она — знаменитая мастерская, ее воскрешенный из небытия образ. Знатные гости и заказчики подымались обычно на хоры и, опершись на резной деревянный барьер, рассматривали огромные холсты, залитые светом, падающим из высоких окон. Светлые стены, потолок черно-золотистого дерева, черный мраморный камин, чудом сохранившийся с рубенсовской поры в многократно перестраивавшемся доме. Мастерская чужда даже той, сдержанной, в конечном счете, роскоши, что отличает весь особняк, почти пусты ее стены, украшенные сейчас немногими картинами. И это молчание зала, где роскошью безудержной и единственной было искусство, быть может, именно в силу печальной, элегической своей пустоты, заставляет особенно волноваться тех, кто тщится вообразить труды и дни хозяина мастерской.

Здесь, чуть левее раннего рубенсовского «Благовещения», видна в стене узкая, но на удивление высокая дверь, специально приспособленная для того, чтобы через нее удобно было выносить оконченные картины. Как часто приходилось ее открывать! И готовые холсты, еще недавно получившие последние удары кисти мастера, придавшие истинный блеск и артистизм подготовленной учениками картине, бережно выносились на улицу, чтобы украсить еще одну церковь, еще один дворец, а уже шла работа над новыми холстами. Рубенс набрасывал эскизы, просматривал свежие оттиски гравюр со своих картин, исправлял сделанное помощниками и учениками, делал завершающие мазки на еще одном готовом полотне, писал портреты, писал еще что-то для себя, не на заказ, то, что было необходимо и важно только для него. Вел изысканные беседы со знатными гостями, говорил по-итальянски, по-испански и по-фламандски. Был терпелив и добр, выслушивал и пустую болтовню, и робкие просьбы. И потом усталый, с пылающей головой, выходил вот через эту маленькую дверь в сад, вскакивал на лошадь и, миновав улочку Ваартсстраат (которая называется теперь его именем), уезжал далеко, в вечереющие польдеры, один.

И он успевал еще писать письма, прекрасные и умные письма, сочинял трактаты, ласкал детей, говорил с друзьями, много читал. Можно поверить, что он произнес как-то те слова, которые запомнились его друзьям: «Не о том речь, чтобы жить долго, но о том, чтобы жить хорошо». Он не уставал любить жизнь, восхищаться ею. Все кажется естественным в его судьбе: и поздняя любовь к шестнадцатилетней красавице Елене Фоурман, и его путешествия, и дипломатические победы. И из всего он извлекал главное — то, что приходится назвать давно стершимся, но бесспорным по отношению к Рубенсу словом: вдохновение. Редко кто из художников так умел жить в своих холстах, как Рубенс, но почувствовать это в полной мере возможно, наверное, только в Антверпене, в рубенсовском саду, в стенах его дома. Здесь художник виден во всей своей неожиданной сложности, в умении соединять трезвую сосредоточенность фламандского бюргера, пылкость неутомимого живописца, ясный и тонкий ум просвещенного интеллигента и эту одержимость гения, так вдохновлявшую Делакруа: «Надо видеть Рубенса, надо Рубенсом проникнуться, надо Рубенса копировать, ибо Рубенс — бог. ..»

Антверпен церковь Св. Иакова ➼