Дома гильдий
Антверпен дома гильдий и площадь Грун Плаатс
Стоит повернуться к ратуше спиной, и площадь начинает казаться старше на добрую сотню лет: все эти неправдоподобно узкие и очень высокие — в пять-шесть этажей—дома со стрельчатыми окнами, аркадами, тонкими высокими колонками принадлежат средневековью, и башня собора, подымающаяся за их крышами,—в естественном родстве с ними; и названия их словно из рыцарских баллад: Дом большого арбалета, Дом старых весов, Дом суконщиков, Дом бочаров. Кстати сказать, в Доме старых весов находилась долгое время гильдия святого Луки (цех живописцев), так что, надо думать, сюда нередко захаживали и сам Рубенс, и его именитые и безвестные коллеги, не предполагавшие, как, впрочем, и сам великий мастер, что два столетия спустя рядом с собором появится памятник Рубенсу, и улица Рубенсстраат, и что известный своим гостеприимством и сказочными даже для богатого Антверпена коллекциями дом художника станет музеем.
Статуя Рубенса работы Гифса (1843) стоит в центре Грун-плаатс, в десяти минутах неторопливой — да и можно ли спешить, минуя портал собора, — ходьбы от ратуши. Она ничем не поражает. Великий живописец наделен всеми атрибутами универсального гения — книги, свитки, кисти, сложенные у его ног, свидетельствуют о дипломатических и художественных победах, что весьма важно, поскольку сам он выглядит вполне заурядным господином. Словом, это обыденный пример провинциально-романтического памятника; но что поделаешь, бронзовый Рубенс за сто с лишним лет как-то прижился на Зеленой площади, на него смотрят не столько как на произведение искусства, сколько как на обретшую бронзовую плоть память о великом антверпенце. Его сограждане сызмальства привыкают к человеку, задумчиво взирающему на них с постамента. В конце концов, настолько знаменитый художник, как Рубенс, может довольствоваться и посредственной статуей.
Но куда больше говорит о минувшем прихотливое сплетение древних улиц около собора: в них многое созвучно пылкой и тревожной фантазии, напитавшей рубенсовскую кисть. Конечно, нельзя забыть, как многим обязан Рубенс Италии, ее полуденному небу и великим мастерам, — недаром так любил он ставить под писанными по-итальянски письмами не «Питер Пауль», но «Пьетро-Паоло». И все же неуловимо беспокойные впечатления родного города ощутимы у самых корней его искусства: как не увидеть в фантасмагорической тесноте кривых улочек между Большой площадью, Шельдой и церковью св. Павла, в трепещущих на разноцветных фасадах тенях, во внезапных отблесках солнца в окнах верхних этажей, в крутых поворотах, в темном кирпиче и блеклой позолоте лепных орнаментов, как не увидеть во всем этом прямого родства с вибрирующей живописью Рубенса! Здесь даже неподвижное подвижно, дома словно сами поворачиваются перед прохожим, прячутся от него или нежданно-негаданно открываются вдруг яркой, отмытой дождем стеной, где притаилась в нише раскрашенная наивно и весело мадонна. Микроскопические лавки, чудом сохранившиеся рядом с сияющими витринами, грубо врезанными в старые камни готических домов, напоминают, что улочки эти некогда принадлежали ремесленникам определенного цеха: улица Мясников, Ювелиров, Колбасников, Сырная улица. . . Занятия здешних обитателей в глазах потомков приобрели поэтическую окраску, благодаря зодчим, строившим даже здания совершенно утилитарные с размахом и изяществом.
