Рыночная площадь
Брюгге Гроте Маркт и Беффруа
Да и может ли быть иначе, если даже своего безжалостного сюзерена Филиппа Красивого — «Железного короля», въехавшего в 1302 году в Брюгге, сложивший оружие город встречал с молчаливой и презрительной надменностью. И этот непроницаемый человек, этот деспот с ликом мраморного бога, не сумел скрыть, насколько поразило его гордое безмолвие пышно украшенного города. А жена его Жанна Наваррская, любуясь нарядами женщин Брюгге, простодушно воскликнула: «Я думала, что я здесь единственная королева, но вижу сотни королев вокруг».
Филипп Красивый помнил слова своего предка Филиппа Августа: «Либо Франция поглотит Фландрию, либо ей самой предстоит быть поглощенной Фландрией». Ги де Дампьер, непокорный правитель Фландрии, был захвачен в плен и заключен в Компьенский замок. Орифламмы с королевскими лилиями подымались над башнями Брюгге, Ипра, Дуэ. В графском замке в Брюгге поселился французский наместник Жак Шатильон. Казалось, история Фландрии навсегда закончилась.
Развязка, однако, наступила позднее и была полной неожиданностью для уверенных в себе завоевателей. В Брюгге, Генте, Ипре и других городах восстали ремесленники — ткачи, сукноделы, доведенные до отчаяния новыми налогами. Ответные жестокие и безрассудные акции надменных оккупантов побудили и высшие сословия принять сторону восставших. В Брюгге были убиты все французы, все, кто говорил по-фламандски с акцентом. «Брюггская заутреня» была только началом. Подымались крестьяне. Фламандские знамена с черным львом сменяли ненавистные лилии. Гнев против чужеземцев объединил и нищих крестьян с приморских польдеров, и городскую знать, и дворян. Фламандцы бились пешими, но искушенные в турнирах и битвах французские рыцари не смогли одолеть исступленного сопротивления ополченцев. Фламандцы никого не брали в плен и гордо отказывались от выкупа. Прославленная французская конница бежала. Битва при Куртре 11 июля 1302 года получила в истории имя «Битвы золотых шпор» —долго после нее рыцарские шпоры, прибитые под сводами аббатства, напоминали о великой победе.
Этот помпезный и многословный памятник работы Поля Дивиня (1887) основан наполовину на легенде. Историография Нового времени полагает, что Ян Брейдель фигура хоть и не вполне апокрифическая, но мало значительная в событиях 1302 года. В отличие от него, Питер де Конинк — персонаж абсолютно достоверный. Этот уродливый, слабый человек владел словом настолько, что умел заставить слушать себя сотни возбужденных горожан, влить их праведный гнев в разумное и плодотворное русло. Нищий ткач стал вождем не только бедняков, но и знатных бюргеров. Позднее вместе с Конинком восставшими горожанами руководил и Вильгельм, внук побежденного Филиппом Красивым фландрского графа, отважный юноша, сумевший быстро завоевать сердца жителей Брюгге.
Можно отыскать немало реликвий той эпохи в музеях и церквах, но прежде всего — как и в Генте — она в самой атмосфере старого города, в его несокрушимом богатом изяществе, в грациозном достоинстве его архитектуры. Брюгге и ныне похож на одряхлевшего триумфатора, словно бледный отблеск «золотых шпор» лежит на стенах его домов и соборов, торжество отшумевших побед чудится в мелодичном карильоне брюггской беффруа, что стоит на Рыночной площади.
Эта знаменитая во всей Фландрии башня (ее в Брюгге тоже называют Рыночной) кажется, как и ратуша, коронованной из-за трех острых башенок, завершающих ее легкий взлет. Около четырехсот ступеней ведут наверх. И надо, чтобы был ясный день — весенний или в начале зимы, когда воздух совсем прозрачен, а туман не стелется над польдерами, когда неяркое солнце, просвечивая сквозь облака, заливает легким холодным светом землю Тиля Уленшпигеля, видимую с этой высоты до самого моря. Тогда виден Дамме, к которому тянутся тонкие ленточки каналов, окаймленные поникшими деревьями, игрушечные мельницы, баржи на каналах — темные черточки, обведенные блеском встревоженной воды, и совсем уже на горизонте, в неправдоподобной дали, неясная полоска, тускло сверкающая, когда солнце выходит из-за облаков, — море. С другой стороны, за просторными полями среди рощ, ферм и крошечных городов, — серая, смутная масса Гента. Можно разглядеть и знаменитый Куртре, который фламандцы называют Кортрейк, и представить себе, как без малого семь столетий назад с этой самой башни (хоть и была она тогда пониже) смотрели дозорные на дымящиеся поля вокруг Куртре, вглядываясь в блеск доспехов, в разноцветное мелькание рыцарских знамен и ненавистных орифламм короля Филиппа.
Говорят, что башня слегка наклонилась на юго-восток — в сторону Гента, но это едва ли заметно невооруженным глазом. Ее вертикальность кажется безупречной, ее верхняя восьмиугольная часть словно ускоряет движение башни к облакам, и острые ее грани еще усиливают ощущение хрупкости, словно из матового стекла сделаны ее стены.
Отсюда, от беффруа почти каждая улица приведет к какому-нибудь знаменитому и старинному сооружению; город будто распадается на части, ускользает от глаз. И здесь на помощь приходят брюггские каналы.
