Брюгге музей Мемлинга

Следуя  мягким извивам каналов, лодка неминуемо проплывет мимо красивейших зданий Брюгге, отрешенных со стороны каналов от обыденной городской суеты, от шума машин, пестроты витрин. Здесь Брюгге поворачивает к путешественнику свой интимный и древний лик, свободный от всякой рекламной нарядности.

Медленно, словно нехотя, расступается перед носом катера черная вода, ударяясь о камни набережной, осыпая брызгами ветви низко склонившихся деревьев. Медленно, словно нехотя, поплыли навстречу темные, навсегда отсыревшие стены домов, что подымаются прямо из воды; волны, поднятые катерами, хлещут в нижние их окна, вода отполировала камни, покрыла их водорослями, потеками цвета ржавчины и переливчатой, прозрачной зелени. Темно-красные побеги дикого винограда, темно-зеленые — плюща выступают, кажется, прямо из стен. Порой канал так узок, дома настолько высоки, что дневной свет лишь изредка касается воды узкими косыми лучами. Порой тяжелый и низкий мост погружает катер в гулкую густую тьму. Иногда на мосту громоздится целый дом, и тогда лодки проплывают под ним, под его фундаментом, словно в подземелье.

Когда-то на каналах было тесно от судов, товары со всего света разгружались у дверей богатых складов, к воде выходили задние фасады богатейших лавок. . . Теперь же все стихло, только, как и в Генте, остался прежним тяжелый гнилостный запах воды. За великолепной палитрой отсыревших древних стен домов, за всей этой темной гаммой черно-красных, лазурно-зеленых, густо-серебряных оттенков, за этим сплошным фасадом то и дело открывается светлый камень церквей, соборов, особняков. Удивителен цвет старинных зданий Брюгге — в нем сквозь обычный пепельный цвет вековых камней просвечивает солнечный медвяный отсвет (как в зданиях, что окружают сцену поклонения агнцу в Гентском алтаре).

За пристанью, на набережной Четок, где, как всегда, живописно позируют в ожидании пассажиров «капитаны» катеров в белых фуражках и ослепительно ярких фуфайках, открывается вдруг новый вид на уже знакомые башни беффруа, капеллы св. Крови, «корону» ратуши. Отсюда, с канала, они кажутся выше, стройнее, их светлые отражения золотятся в голубом сумраке воды.

Глаза, уже привыкшие чуть-чуть к зрелищу брюггских каналов, с новым любопытством различают все новые подробности облика города, всю неповторимую миниатюрность будто тончайшей кистью прописанных деталей. Кажется, каждый дом, не говоря уже о прославленных памятниках, можно рассматривать в увеличительное стекло, кажется, даже потеки на отсыревших домах расположены с тщанием и отменным вкусом. И когда лодка приближается к темно-кирпичным высоким стенам госпиталя Иоанна, память с готовностью соединяет реальный город и сказочный его образ, созданный великим поэтом Брюгге —живописцем Мемлингом. Ведь не случайны эти настойчивые ассоциации с миниатюрой, ведь каждый, кто приезжает в Брюгге, кто любуется нежными и строгими очертаниями его башен и домов, тонким сплетением ветвей, лебедями и цветами, всегда помнит и думает о Мемлинге, ждет встречи с ним и смотрит на город его глазами.

Много художников жили и трудились в Брюгге. Но кажется, этот единственный, в чем-то ограниченный, в чем-то наивный и несомненно восхитительный мастер мог жить только здесь.

Репутация художника в истории искусства стала несколько двусмысленной, благодаря неумеренным восторгам одних и скептическим сомнениям других. А в Брюгге Мемлинг раскрывается удивительно целостно, с той радостью мгновенного узнавания, которая не оставляет места скепсису. Помогая воспринять художника с особой легкостью, город дает ключи и к его глубокому серьезному пониманию.

Знаменитый музей Грунинге в Брюгге — одно из самых богатых собраний Бельгии. Однако музей этот — особый мир, хотя и связанный с судьбой города, но все же почти независимый от него. Конечно, картины ван Эйка, ван дер Вейдена, шедевры старой нидерландской школы (в числе которых есть и Мемлинг) сроднились с Брюгге. Но картины Мемлинга в госпитале св. Иоанна — плоть города, его живое прошлое, ключ к его душе. Надо войти в госпиталь св. Иоанна (по-фламандски «Синт-Янс») не как в музей, а как в древний странноприимный дом, где монахини-урсулинки пользовали больных, в обитель тишины, тщательно охраняемую толстыми, как в крепости, стенами. Но тишина — и вокруг его стен, он защищен от обыденной суеты безмолвием узких пустынных проходов, кривых переулков, наконец, каналом. Стрельчатые окна не нарушают вполне романский облик здания, построенного в XIII столетии. Мощь его угловатой башни, грани приземистой капеллы, темный кирпич — все это сродни крипте капеллы св. Крови, все это напоминает о том совсем древнем городе, от которого сейчас уже почти ничего не осталось.

За темными сводами низкого входа, за капеллой — огромный для своего времени зал, где находилось, как говорят, почти двести пятьдесят кроватей. А еще дальше — бывшее помещение капитула, где хранится сокровище госпиталя — картины Мемлинга. Легенда сохранила историю юного воина Карла Смелого, спасенного урсулинками в тяжкую зиму после поражения бургундцев при Нанси и в благодарность написавшего для госпиталя тесколько картин. Фромантен восклицает с глубоким сожалением: «К несчастью, — и как жалко! — весь этот роман — только легенда, от которой надо отказаться. В действительности, Мемлинг — просто бюргер, житель города Брюгге, занимавшийся, как и многие другие, живописью». Вряд ли стоит огорчаться, что биография Мемлинга обернулась прозаизмом; разве не заслуживает восхищения то, что в этом удивительном городе родилась живопись, способная внушать подобные предания людям. Живопись Мемлинга создала миф о его жизни — это ли не лучшая ей апология!

Впрочем, биография Ганса Мемлинга таит еще немало загадок. Предполагают, что он по рождению немец, лишь в зрелые годы поселившийся в Брюгге. Возможно, он был одно время учеником ван дер Вейдена в бытность свою в Брюсселе. Доподлинно известны лишь немногие факты его жизни в Брюгге, дом, где он жил на улице Синт-Йорис, и день его смерти — 11 августа 1494 года.

И вот зал капитула, высокие окна и картины — странно маленькие в слишком просторном для них помещении. Картины эти — словно окна в старый город; покинув госпиталь, их не то что не забываешь, но ими навсегда «настраиваются» глаза, сквозь мемлинговскую призму видишь Брюгге. Прославленная рака святой Урсулы, расписанная Мемлингом, кажется подобием торжественного готического здания, за аркадами которого раскрывается, как живая, обыденная и нарядная действительность пятивековой давности. В госпитале св. Иоанна посетителям дают увеличительные стекла, чтобы рассмотреть со всею возможной тщательностью мемлинговские миниатюры. И чудится, эта лупа навсегда остается с вами, как волшебное стекло, позволяющее видеть былое в сегодняшнем.

Рака святой Урсулы, в которую заключены реликвии, привезенные из Святой земли канцлером Карла Смелого Ансельмом Адорн, и в самом деле напоминает готическую постройку с острым шпицом крыши, с пинаклями и флеронами. Шесть картин-миниатюр не более тридцати сантиметров в длину каждая, повествуют об Урсуле, дочери короля Бретани Нотуса, известного своей набожностью всему христианскому миру. Совершив множество богоугодных деяний и приняв мученическую смерть, Урсула стала героиней одной из самых популярных легенд средневековья, монастыри урсулинок были многочисленны и богаты, многие художники посвящали свои картины жизни этой знаменитой святой.

Картины были написаны Мемлингом незадолго до смерти. Какая-то нарядная грусть светится в этих микроскопических шедеврах, которые, действительно, можно было бы назвать миниатюрами, не будь в них столько значительности, достоинства, даже своеобразной величавости. Неторопливо, словно под звуки неслышной музыки, разворачивается повествование; стоит взять в руки увеличительное стекло, и тотчас же забываешь, как малы эти картины, настолько велик мир, живущий в них.

Вот святая спускается с корабля в Кельне, который легко узнать по недостроенному собору. На следующей картине она продолжает путь, причаливает в Базеле. В изощренном ритме сплетаются мачты и реи кораблей, тончайшее узорочье линий опять напрашивается на сравнение с брюггскими кружевами, нежными красками мерцают нарядные одежды, небо прозрачно и светло.

Розовые лица прекрасных дам, галантных рыцарей светятся задумчивой приветливостью, грациозная неловкость движений сохраняет в себе почти византийскую архаичность, смягченную застенчивой затейливостью контуров. Несмотря на обилие фигур и деталей, на множество крошечных, внимательно выписанных аксессуаров, глаз зрителя легко проникает в картины, вольно и быстро движется в ее замкнутом неглубоком пространстве:

нет ничего случайного в очертаниях фигур, сплетаясь в продуманные узоры, очертания эти властно ведут взгляд за собою. И самое удивительное, что среди десятков фигур взгляд безошибочно определяет главных действующих лиц, благодаря единственному в своем роде приему, который, пожалуй, не найти у современников художника, да и в последующие века нелегко сыскать.

Мемлинг пишет лица персонажей первого плана как бы «не в фокусе», смягчая их рисунок, лишая четкости. Зато лица, что оасположены в глубине, но на которые художник хочет обратить внимание зрителей, он выписывает с настойчивой тщательностью.

Создается несомненное ощущение, что взгляд наш «сам» миновал второстепенные персонажи, «сам» остановился на этих отмеченных художником лицах. Кто еще кроме Ганса Мемлинга решался столь настойчиво вмешиваться в восприятие, направлять взгляд. И быть может, именно это сочетание нежной архаичности и на редкость настойчивой организации видения — нерв и очарование живописи Ганса Мемлинга.

При этом художник порой кажется бесстрастным; в сцене мученичества святой Урсулы он воспроизводит все детали трагической сцены с такой же восторженной отрешенностью, как прелестные переливы нарядов в первых картинах. А грусть существует сама по себе, грусть по этому выдуманному, безукоризненно прекрасному миру. Она угадывается в хрупкой беззащитности фигурок, в их беспомощной, немножко смешной красоте, в том, что Мемлинг пишет словно воспоминания, словно несбывшиеся детские мечты.

Во всем этом — несомненная связь с эпохой, в которую работал Мемлинг. Карл Смелый, самый рыцарственный, но и самый безрассудный владетель Бургундии, погиб при Нанси, «золотой век» бургундских герцогов окончился, начиналась бесславная пора австрийского владычества. «Великий ландскнехт и самый бедный принц Германии», как называли тогда зятя Карла, будущего императора Максимилиана, правил Фландрией без всякого блеска. Страна, отторгнутая от Бургундии, попавшей под власть Людовика XI французского, стремительно и неумолимо теряла свой политический престиж, могущество и значение. Брюгге, как и другие города Фландрии, пришел в упадок, прежнее оживление становилось воспоминанием. Может быть, и нельзя видеть в картинах Мемлинга прямое отражение печали по ушедшему блеску «золотого века». Но нельзя ведь и отделить художника от времени. К тому же история искусства знает, что на почве близкой к упадку эпохи порой взрастало искусство печальное, намеренно архаичное, блестящее, но полное сожалений о минувшем: ведь в эти же почти годы писал во Флоренции свои картины Боттичелли. . .

В картинах раки святой Урсулы странно сочетается намеренная средневековая условность с достоверно переданной современной Мемлингу реальностью. Костюмы и даже оружие конца xv века написаны с натюрмортной точностью, но в одной и той «е картине совмещаются разновременные сцены с участием одних и тех же персонажей. Картины эти можно рассматривать бесконечно долго с чувством почтительного умиленного восхищения. И все же, наверное, Мемлинг заслуживает большего, возможно, миниатюрность, чрезмерная тонкость и деликатность его письма мешают порой почувствовать своеобразие и последовательность его видения, чистоту стиля, поразительную душевную леность. И в этом отношении Мемлинг — плоть от плоти Брюгге, то живопись чарует настолько сильно, что даже мешает разглядеть его истинные достоинства. Каким могучим воображением надо было обладать, чтобы наполнить украшающие раку картины единым, всепроникающим волнообразным движением, так, что фигура Урсулы на торце кажется завершающим аккордом, пластическим финалом, напоминая резные фигуры святых, что ставили на носу кораблей!

С какой стороны ни подойдешь к раке, кажется, это ларец не с отдельными картинами, а украшенный единой росписью, в которой будто угадывается мерный ритм качающихся на миниатюрных волнах судов.

Близость, единство Мемлинга и Брюгге ощутимы не только и не столько в тонком и лирическом очаровании и художника и его города. Скорее эта близость в удивительном соединении хрупкости и мужественности, поэтичности и логики. За нежными фантазиями Мемлинга—неумолимая композиционная логика.

Как можно не вспомнить на улицах Брюгге великолепный диптих из госпиталя св. Иоанна — «Мадонна с яблоком» («Богоматерь с младенцем и донатор Мартин ван Ньивенхове»). За радужными трепетными красками, за переливами золота и серебра, за хитросплетениями рафинированных линий виден четкий безошибочный расчет мастера, умевшего передавать эффект общего, литое единство фигур с поверхностью картины, соединять отрешенную задумчивость с пронзительно острым изображением фактера. Все это так близко атмосфере города, прячущего за релестью изящных улочек и ювелирного декора строгое достоинство великих событий и великой архитектуры.

Брюгге церковь Богоматери ➼