Гент прогулка по городу

Идиллически ярко цветут пестрые цветы на подоконниках «старейшей в мире» гостиницы «Кур-Сен-Жорж», похожей на крепость. Может быть, это и не самый старый отель, ибо нет, конечно, возможности для категорических суждений, но здание это сродни графскому замку и романскому складу на набережной Трав. Камни фасада потеряли цвет, окна напоминают бойницы, только маленькая ярко раскрашенная фигурка мадонны на углу да эти цветы выделяются на многовековой стене.

Многое ожидает путника на улицах Гента, возвращая его то к знакомым уже именам и событиям, а то и к событиям нежданным: так встречается прохожий с изящной постройкой XVIII столетия— отелем Хане-Стенхейс, где прожил столь печальные для него «сто дней» изгнанный из Парижа Наполеоном Людовик XVIII. Чудесный дом Корпорации кожевников на углу Пятничной площади, построенный в XV столетии, был особенно известен в Генте шумными базарами тканей, устраивавшимися у его стен. О начале распродажи возвещал колокол, висевший в угловой высокой башне (торекен). И на этой же башне, на железных перилах вывешивались материи, признанные негодными, недостойными репутации гентских мастеров.

Старый город обрывается внезапно. Гент, не в пример Брюгге, окружен заводами и огромными билдингами, — широкие эспланады, площади занимают значительную его часть с восточной стороны. И потом, уже трудно представить себе, почему так внезапно возникает на горизонте беффруа — может быть, просто потому, что обыденные современные окраины незаметны нетерпеливому путешественнику?

Уже в XX веке город сильно разросся с востока и с юга. И невозможно, стоя среди просторной американизированной площади президента Вильсона, среди гигантских двухэтажных витрин и реклам электрических концернов, представить себе, что это тоже— город Артевельде.

Новые окраины Гента еще не обрели своей поэзии, как окраины Антверпена, их поэты и художники еще неизвестны миру и, быть может, еще и не родились. Конечно, старому Генту куда легче — его обессмертили не только мастера Возрождения. В Генте — об этом почему-то не часто вспоминают — жил Морис Метерлинк, и средневековые видения его пьес рождались среди воспоминаний и памятников и впрямь похожего на театральную декорацию города. Гент был тогда глубокой провинцией, сонно взиравшей на былое свое величие. В городском Музее фольклора воспроизведен ныне интерьер прошлого века с газовыми светильниками, граммофоном, с дагерротипом Леопольда II на полосатых обоях. В таком вот Генте рождались фантасмагории Метерлинка, здесь могла возникнуть тоска по Синей птице — ведь совсем близкими казались романтические образы былого.

Гент сохранился и в гравюрах Мазереля. У этого художника Гент — в еще большей степени, чем Антверпен, становится средоточием беспокойных грозных сил, низкие тучи отделяют гордые башни старого города от суетливой чащи маленьких обывательских домов. А на другой гравюре показан город, объятый восстанием, восстанием, где люди двадцатого века подымаются на защиту своих свобод, как и шестьсот лет назад. Для современных бельгийцев Гент остался мятежным городом, здесь самый большой Университет и, как говорят, больше всего молодежи.

Давно молчит, стоя на пьедестале, низвергнутый Карлом V колокол «Роланд». Не так уж далеко от него — памятник палачу города императору Карлу и памятник его освободителю Артевельде. Время будто примирило безмолвные бронзовые фигуры. Даже колокол стал памятником самому себе.

Но сам город слишком многолик, чтобы быть просто памятником. В нем много горьких воспоминаний, едких, как тяжелый и неистребимый запах каналов, много цветов, старых, выщербленных временем камней. В нем Алтарь — чудо, созданное ван Эйками. И мысли человека, единожды побывавшего в Генте, неминуемо возвращаются туда, как пилигримы на освещенную ван-эйковским солнцем поляну.

Брюгге ➼