Гент достопримечательности Врайдах Маркт

Площадь, прославленная во фландрской, да и всей европейской истории. С высоты замкового донжона этот небольшой прямоугольник с бронзовой статуей посредине выглядит особенно символично: на этой площади происходили самые драматические события в жизни Гента, в XIII столетии ставшего официальной столицей Фландрии. Издавна Пятничная площадь была местом, где собирались горожане в дни празднеств, восстаний, войн. Графы не чувствовали себя спокойно за каменными стенами замка, под защитой многочисленной дружины, когда звон колоколов беффруа сзывал жителей на вече, когда площадь рокотала смутным шумом голосов, освещаясь к ночи красными отблесками факелов. И графы поневоле чтили эту опасную, всегда готовую на грозные вспышки необузданного гнева силу, которую они и презирали, и ненавидели, и боялись. Им приходилось заигрывать с горожанами; на этой же самой Пятничной площади совершался обязательный церемониал, согласно хартии называемый «Радостным приемом», когда граф клялся «соблюдать и требовать соблюдения законов, привилегий и обычаев графства и города». Клятва не была пустыми словами, владетели знали, что за власть приходится платить и что в городе Генте эта плата высока. Впрочем, Гент пролил много крови, прежде чем феодалы убедились в неизбежности компромиссов. Нельзя, разумеется, сводить борьбу многих сил: городской бедноты, ремесленников, крупных промышленников — городского патрициата, мелкого дворянства и крупных феодалов, разделявшихся к тому же на сторонников Франции и приверженцев Англии, к простому столкновению графской власти с буржуазией. Но настало время, когда длительная вражда вылилась в настоящую и решительную войну не только против графской власти, но и против власти могущественного сюзерена — французского короля.

В центре Пятничной площади — бронзовая статуя Якоба ван Артевельде, легендарного гентского хофмана. Здесь, где теперь высится его бронзовое изваяние, Артевельде в драматические дни начала Столетней войны обращался к своим согражданам, уговаривая их вступить в союз с английским королем, чтобы получить вновь спасительную для сукноделов английскую шерсть, чтобы обрести окончательную независимость от «сторонников лилии». И потом здесь же, 26 января 1340 года, Эдуард III Английский был наречен французским королем и торжественно поклялся дать фламандским городам невиданные привилегии, военную защиту и гигантскую субсидию почти в полтора миллиона фунтов стерлингов.

Известно, сколь непрочными оказались эти обещания; но когда король пировал с Артевельде в недавно покинутой графом гентской цитадели, и позже, когда французы терпели от Англии все новые поражения, слава и власть Артевельде неудержимо росли. Он стал олицетворением вольности фландрских городов, вождем и любимцем не только своих ближайших соратников, но и всех, кто хотел свободы Генту. И уже с тех пор, еще при жизни его, родился миф об Артевельде. Миф не менее реальный, чем сам гентский хофман.

Был подлинный Артевельде. Властолюбивый, отважный, расчетливый политик, тщеславный, увлекающийся и трезвый одновременно, умевший лавировать между интересами разных сословий и цехов. Он был убит спустя несколько лет после своего стремительного возвышения, когда возглавленный им бунт не дал желанного исхода, когда гнев народа, искусно направляемый его политическими противниками, обратился против него.

Но был и есть другой Якоб ван Артевельде. Герой сказаний и песен, спаситель родины, рыцарь, который, по словам Верхарна: «. . .предвидел бунт, что в будущем блеснет, Как факел огненный, и рук могучих взлет В грядущем предвещал желанную свободу. Творил он чудеса — легенды в мире прозы…»

Этого не хватало порой суровой истории Гента: «легенды в мире прозы». Артевельде внес в жестокую борьбу сословий не только разумную отвагу и политическую прозорливость, но пыл и поэзию: он произносил речи, заставлявшие трепетать толпу, как равный говорил с королями, он отважился сжечь здесь вот,

на Пятничной площади, папскую буллу, направленную против сво­бод Гента. И поэтому его имя, до сих пор произносимое в Генте с горделивым волнением, связано не только с историей города, но и с его душой. Потому посредственная статуя работы Винь-Квио кажется все же не лишней здесь, потому так парадоксальны ощущения путешественника в Генте, в этом городе, где трезвый покой многолетних богатств соседствует с неумирающим духом народных войн.

«Дома у стен дворца, близ городского вала,

Укрыты в ваших тайниках Богатства в крепких сундуках,

Что жадно, по грошам, провинция собрала…

И все-таки, дома в плаще туманном лет,

Хранит ваш облик величавый

Остатки отшумевшей славы

И древних доблестей едва заметный след».

Эти строки Верхарна как будто написаны о торжественной чо­порности старых гентских гильдейских домов, о молчании богатых купеческих особняков, в которых угадывается все та же «легенда в мире прозы»: даже сытое самодовольство умело придавать изящество своему жилищу, да и не было никогда покоя в городе Генте. Недолгие периоды умиротворения прерывались новыми потрясениями. . . Но это связано уже с иной эпохой. Уходя с Пят­ничной площади и оглядываясь на этот маленький клочок гентской земли, трудно не подивиться тому, как мало пространство, где свершилось так много событии: едва ли шире ста метров Пятничная площадь. Особенно тревожит она воображение в су­мерки, когда становится будто еще теснее, когда стираются очертания домов, построенных большею частью много лет спустя после гибели Артевельде, и даже изысканнейший фасад Дома летящего оленя, возведенного в XVIII веке, может сойти за го­тическую постройку эпохи столетней войны. Тогда на площади вольно живется великим теням, неслышное эхо голосов и невиди­мые огни факелов вновь наполняют ее. Зловещий блеск Безум­ной Греты — огромной пушки, издавна охраняющей площадь,— настойчиво напоминает о непрекращающихся распрях, бледно мерцает Лис, тяжкие запахи гнили и сырости плывут от реки; и

дальше мерещится замок, столетиями охранявший, терзавший и угнетавший город.

Достопримечательности Гента Беффруа ➼